Думается, каждый из вас согласится, что человек, отмечающий 90-летний юбилей, достоин стать легендой. И это не зависит от того, был ли юбиляр знаменит, совершил ли геройский поступок, создал ли нечто особо важное. Не обязательно, а просто по факту, по определению.

11 ноября 90 лет со дня рождения отметила наша с вами землячка Зоя Васильевна Петрова. Накануне такой знаменательной в ее жизни даты мы побывали в гостях у этой замечательной женщины. Удивительно, но в свои годы Зоя Васильевна сохранила поразительную ясность ума. Помнит в мельчайших подробностях всю свою длинную, такую нелегкую биографию.
С особым волнением вспоминает она военные годы. Чего только не пережила эта сильная духом женщина…

«Детства у нас и не было, мы сразу стали взрослыми», так ответила женщина на просьбу рассказать о себе с самого детства.

Родилась я в деревне Пшенная Гусевского сельсовета в простой крестьянской семье, зажиточными родители не были. Пошла в Гусевскую школу, 3 класса отучилась. И все, в тот год детство закончилось. Как сейчас помню, это был жаркий июньский день, выходной, мама – дома по хозяйству, отец уехал на рыбалку, а мы, ребята, нас тогда много было в деревне, резвились – кто на качелях, кто с мячом, кто в лапту играл. Вдруг видим – скачет на лошади прямо к нам дяденька, как-то сразу поняли, что он из сельсовета. Подъехал, спрашивает: «Где семья Зубровых живет?» Я кричу: «Это я, это мы, я дочка их!» «Где твой отец? Вы знаете, что война началась? Я папке твоему повестку в райвоенкомат привез».

Отца забрали в армию. Мы остались – мама беременная, сестре 6 лет, папина сестра-инвалид и я. Вскоре получаем письмо-треугольник от папы. Он пишет, что попал сразу на фронт, под Великие Луки: «Отправляюсь на фронт, надеюсь, буду жив, скоро встретимся». Тогда никто еще не знал, что война будет долгой и мало кто вернется с нее живым. И мы не знали, все поджидали отца домой. Но время шло, писем от него не было. Мама все время плакала, и мы, глядя на нее. Очень переживали. Весточки дождались, оказалось, что отец в госпитале в Новополоцке, ранен. Опять папка всех успокаивает и пишет – «Скоро встретимся».

После ранения его на полгода комиссовали, отправили долечиваться домой. На костылях, но живой, отец приехал, радости было – не высказать! Это было в октябре 1942 года. Немцев в деревне еще никто не видел. Но партизаны уже были – вокруг деревни лес. Живем дальше, а в декабре по нашему большаку, дороге на Белый, нет-нет, да и стали появляться немцы. Помню, как однажды большой немецкий обоз шел на Гусево, но партизаны их уже ждали. Обоз расстреляли, убили много немецких солдат, забрали боеприпасы. 7 декабря, я это хорошо помню, люди сказали, что в соседних деревнях фрицы расстреляли всех мужчин и даже мальчиков – моих ровесников не пощадили, погибли три папиных брата и мой двоюродный братишка. Так эти звери мстили за своих, тех, кто в обозе был в тот день. Мы так испугались за отца, и решено было, что он должен уйти куда подальше от деревни, скрыться, чтобы его не настигла такая же участь. Тогда папка собрался и ушел в лес. И вот я, мне только исполнилось 11 лет, носила ему туда продукты. Наш староста, он один из мужчин в деревне оставался, инвалид еще с финской войны, – очень хороший порядочный человек, помогал партизанам. Собирал кое-какую еду, бывало, и хлеба испечет. Вот я и ходила подкармливать отца и партизан. Конечно, тайком, пряталась от лишних глаз. Помню, уже снег выпал, а идти в лес надо. Так я, чтобы не оставлять следов на снегу, шла по знакомой тропинке задом, а перед собой свои следы заметала веником, нарочно его из дома прихватила. Это чтоб по следам не нашли вдруг наших «лесных жителей». Знаете, так немцев не боялись, как наших полицаев, предателей. Да, среди наших были и такие, кто добровольно гитлеровцам продался, ну и зверствовали же они, хуже фашистов были… Два раза нас, кто остался в деревне, выгоняли на расстрел, за связь с партизанами. Кто был связан с партизанами, они не знали, но в наказание собирались убить всех. Но Бог отвел.

Наступил январь, в лесу папке оставаться нельзя было, морозы в тот год уже с ноября начались. Вернулся он домой, стали его прятать в подполе. Как только ему было тяжело, он же на костылях был, ноги-то еще после ранений не поправились. Но тогда всем нелегко было, терпели, ждали и верили, что скоро война закончится…

Как-то получилось, что немцы в наш дом повадились водить, как они думали, партизан или кого поймают на большаке. В кладовку к нам приведут, запрут, а на следующий день куда-то уводят, и больше их никто не видел. Только после войны уже нашли место возле деревни, в глубоком рве – то, что осталось от расстрелянных людей. Как-то привели в эту кладовку женщину, совсем молодую. Наутро немцы пришли за ней, волоком стали тащить, она упиралась, кричала, плакала : «Прошу вас, разберитесь, я ни в чем не виновата! Не убивайте, умоляю!» Мы видели в окно, куда ее повели. Видели, как эти гады подожгли женщину, видели, как она горела, пылала как факел, а потом все. Упала. Только через несколько дней мы с ребятами осмелились, побежали к тому месту. В мешок сложили обгоревшие косточки и закопали возле дороги, похоронили бедняжку, смастерили из палок крестик… Я потом, после войны, часто бывала там, плакала у заросшего холмика.

Вот так и жили. В голоде, холоде, вечном страхе смерти. Хотя нет, страх притупился. Столько смертей было перед глазами, все смирились, что могут убить каждого, в любой день… Я была еще маленькая, но пришлось повзрослеть, война и детей сделала мудрыми по-стариковски. Когда вокруг творился зверский ужас, многие юные становились седыми… Приходилось искать пропитание, ездили в Гусево – то конины удастся добыть, то картошки мерзлой, полугнилой. Я маме сразу сказала:«Буду ездить я. Если что, пусть убьют меня, а ты должна жить, у тебя младенец на руках, братик мой, да тетка калека. Тебе нельзя умирать, иначе и они погибнут». Папу продолжали прятать, он еще совсем больной был, помню случай, когда пришлось надеть на него мамино платье, чтоб не узнали. Но смешно нам не было. Тогда все в одночасье разучились смеяться.

В конце января нашу семью, где был маленький ребеночек, решили эвакуировать. Собрались быстро, в чем были поехали на перекладных к маминой матери в Пустошку, у родни имелось там два дома, думали мы, будет, где разместиться. От Сидорова добирались пешком, с собой были санки, вот на них по очереди везли маленького Вовку с теткой, потом папку сажали на санки, ведь на одной ноге ему было тяжело ковылять. Добрались как-то. Нашли всю свою родню в бане. Оказалось, немцы уже тут, выгнали наших из домов, в одном сами поселились, в другом комендатуру устроили. Остались и мы тут жить, в этой же бане. Так и ютились там – наша семья и бабушка с двумя мамиными сестрами. Одно было только хорошо – родня в Пустошке была зажиточная, и припасы кое-какие сохранились. Бывало, зерна напарим, картошки сварим, и то ладно…

Как-то раз бабушку вызвали в немецкую комендатуру. Главный немец приказал ей ходить прибираться. С того дня, мы, дети, ждали ее с работы с нетерпением, ведь она всегда что-то приносила с собой. То несколько кусков сахара, то конфет немного, то леденец какой. А нам и то счастье – дети же еще.

В январе 43-го немцы начали отступление, но при том погнали наших – кого в Германию, кого в лагеря. Забрали отца моего и тетю. Как ему удалось сбежать во время этапа, я точно не знаю, папа не очень любил об этом рассказывать, просто не мог, сразу плакать начинал. Так он и еще два парня смогли удрать в лес, а затем вышли уже к нашим. Отца отправили снова долечиваться, нога еще плохо слушалась, а после госпиталя сразу на фронт. Но в первом же бою был контужен, и опять госпиталь. А потом фронт, воевал до Победы, дошел до Германии. Вернулся домой живой, правда, инвалидом.

Проклятая война закончилась, на землю пришел мир. Так же недоедали, много и тяжело работали все – и взрослые, и дети. Но счастье было от того, что уже не стреляют, не жгут, не вешают, что мы все живы…

Остались в Пустошке, папка решил строить свое жилище. Так, своими силами наша семья срубила небольшой домик. Давали знать о себе ранения, отец все по больницам лежал, половину забот о семье взяла на себя я. В школу отходила только год, на следующий решила идти работать в колхоз, правда, не платили ничего, работали за «палочки». Есть надо было, купить что-то самое необходимое из вещей, а не на что. Мне было 15 лет, когда с большим трудом, но получилось устроиться в райцентр почтальоном. Когда принимали на работу, начальник, увидев, что я еще ребенок и росточком чуть выше стола, на котором складывали почту, засмеялся:«Вот так почтальон! Она ж газеты не донесет до места, растеряет…» А я даже обиделась чуть и говорю: «Ничего я не растеряю. Я же их крепко буду держать!» 4 года отработала почтальоном, потом начальник решил перевести меня в телефонистки. Я сначала руками замахала, мол, не справлюсь, я ж всего 4 класса окончила. Но он настоял на своем, в феврале 46-го приступила к новой работе и проработала там 25 лет, потом пришлось уйти – дети, большое хозяйство, скотина. Крутилась волчком, а не работать нельзя, вот и перешла разносить телеграммы. В общем, на нашей почте я отработала 49 лет, с небольшим перерывом из-за декрета.

В 1955 году вышла замуж за простого деревенского парня, работал супруг в лесном хозяйстве, в связи, монтером.
Сначала жили на квартире, потом решили строиться. Вот здесь же, на Союзной, на этом самом месте построили свой первый дом, потом уже, когда он обветшал, разобрали и подняли этот, где сейчас проживаю, получается, на этой улице я живу уже 66 лет.

В 1957 году родилась дочка Людмила, в 64-м появился на свет сынок. Через полтора года случилось страшное – наш мальчик умер. Несчастный случай, больница, а там, как сейчас говорят, врачебная ошибка… Не могу об этом рассказывать, целая жизнь прошла, а сердце болит по сыночку.

Жизнь продолжалась в трудах, заботах. Люда подрастала, на 39 году я решилась еще на одного ребеночка, и в 1968 году родилась Лена.

…Дети выросли, сначала Люда уехала в Ленинград, потом туда же позвала Лену. Так и остались там мои девочки, прижились. Живут в достатке, растят уже своих детей, а у старшей дочки уже и внуки есть…»

Великая труженица, Зоя Васильевна, несмотря на преклонный возраст, занимается огородом, в доме чистота и порядок. Болят ноги, подводят, а так бы не сидела дома, ведь она, как теперь модно говорить, человек с активной жизненной позицией. 20 лет на общественных началах была уличкомом, различные мероприятия, праздничные демонстрации и митинги – везде старалась присутствовать. Да и сейчас интересуется всем, что происходит в районе, благо телефон есть, и приятельниц старинных много. Вот и юбилей планировала праздновать в кафе, чтобы все приглашенные поместились, да коронавирус планы нарушил. Но она уверена, что позвонят подруги, кто-то придет на чай обязательно. Жалеет, что родные не смогут приехать, опасно. В свое время так же, как мать заботилась о дочках, сейчас они опекают ее. И совсем скоро, уже весной Зоя Васильевна покинет родной поселок. «Люда еще 7 лет назад решила меня забрать к себе. А я все не еду, все причины нахожу. Не отпускает меня родина моя. Но придется, ведь возраст нешуточный, мало ли что… А там родные будут рядышком – дочери, трое внуков и уже трое правнуков».

Вот такой незатейливый, изложенный простыми словами рассказ размером в газетную полосу и длиною в 90 лет у нас получился. Почему-то не возникло желания его корректировать, вставлять пафосные фразы, витиеватые рафинадные предложения, облекать в «красивую обертку». Захотелось, чтобы было жизненно, искренне, по-простому. Именно такая она сама, моя героиня – простая, душевная русская женщина, испытавшая на своем веку и радости, и горести.

Уважаемая Зоя Васильевна, низкий поклон Вам за ту сложную жизненную дорогу, по которой Вы прошли достойно будучи участником исторических событий и трудясь во благо своей малой родины. Желаем Вам крепкого здоровья, понимания, заботы, уважения и любви близких, больше радости и улыбок. Пусть добрые, хорошие воспоминания приходят чаще, чем плохие. Пусть каждый новый день, ведущий Вас к столетию, будет счастливым! С юбилеем!

Беседовала
С. БЕЛЯКОВА